Юрий мамлеев воспоминания. Воспоминания мертвого пилота Юрий файер воспоминания читать

Народный артист СССР (1951), лауреат четырёх Сталинских премий (1941, 1946, 1947, 1950). Когда речь заходит о триумфах балета Большого театра, то наряду с именами Галины Улановой и Майи Плисецкой всегда вспоминают дирижера Файера. Этот замечательный мастер целиком посвятил себя балету. Полвека стоял он за пультом Большого театра. Вместе с «Большим балетом» ему приходилось выступать во Франции, Англии, США, Бельгии и других странах. Файер - настоящий рыцарь балета. Его репертуар насчитывает около шестидесяти спектаклей. И даже в редких симфонических концертах он, как правило, исполнял балетную музыку.

В Большой театр Файер пришел в 1916 году, но не как дирижер, а как артист оркестра: он окончил по классу скрипки Киевское музыкальное училище (1906), а позднее и Московскую консерваторию (1917).

Своим настоящим учителем Файер считает А. Арендса, который первые десятилетия XX века был главным балетным дирижером Большого театра. Файер дебютировал в балете «Коппелия» Делиба с участием Викторины Кригер. И с тех пор почти каждый его спектакль становился заметным художественным событием. B чем причина этого? На такой вопрос лучше всего ответят те, кто работал с Файером бок о бок.

Директор Большого театра М. Чулаки: «Я не знаю в истории хореографического искусства другого дирижера, кто так властно и слитно с танцем вел бы музыку балетных представлений. Для артистов балета танцевать под музыку Файера - не просто удовольствие, но и уверенность и полная творческая свобода. Для слушателей же, когда за пультом стоит Ю. Файер, - это полнота эмоций, источник душевного подъема и активного восприятия спектакля. Уникальность Ю. Файера как раз и заключается в счастливом сочетании качеств прекрасного музыканта с великолепным знанием специфики и технологии танца».

Балерина Майя Плисецкая: «Слушая оркестр под управлением Файера, я всегда чувствую, как он проникает в самую душу произведения, подчиняет своему замыслу не только артистов оркестра, но и нас, танцующих артистов. Вот почему в балетах, которыми дирижирует Юрий Федорович, музыкальная и хореографическая части сливаются, образуя единый музыкально-танцевальный образ спектакля».

Файеру принадлежит выдающаяся заслуга в становлении советского хореографического искусства. Репертуар дирижера включает все классические образцы, а также все лучшее, что создавалось в этом жанре современными композиторами. Файер работал в тесном контакте с Р. Глиэром («Красный мак», «Комедианты», «Медный всадник»), С. Прокофьевым («Ромео и Джульетта», «Золушка», «Сказ о каменном цветке»), Д. Шостаковичем («Светлый ручей»), А. Хачатуряном («Гаянэ», «Спартак»), Д. Клебановым («Аистенок», «Светлана»), Б. Асафьевым («Пламя Парижа», «Бахчисарайский фонтан», «Кавказский пленник»), С. Василенко («Иосиф Прекрасный»), В. Юровским («Алые паруса»), А. Крейном («Лауренсия») и другими.

Раскрывая специфику работы балетного дирижера, Файер заметил, что наиболее важным он считает желание и умение отдать балету свое время, свою душу. Именно в этом сущность творческого пути и самого Файера.

Лит.: Ю. Файер. Записки балетного дирижера. «СМ», 1960, № 10. М. Плисецкая. Дирижер московского балета. «СМ», 1965, № 1.

Л. Григорьев, Я. Платек, 1969

Суламифь Мессерер

Суламифь

Фрагменты воспоминаний

* * *

Мне хочется поблагодарить тех людей в разных частях света, без чьей поддержки и бесценной помощи я не смогла бы написать эту книгу. Прежде всего большое спасибо вам, мои дорогие А. А. Васильев (Париж), А. Э. Мессерер (Нью-Йорк), В. И. Уральская (Москва), Маргарет Уиллис (Лондон).

Древо родословное. Первые шаги на пуантах

С детства я знала: Мессерер – это онемеченный вариант фамилии Мешойрер, что в переводе с древнееврейского значит «поэт», «певец».

Артистический смысл нашей фамилии открыл мне Михаил Борисович Мессерер. Мой отец.

Отец был человеком обширнейших знаний, почерпнутых им из книг. Мне в юности казалось, что он прочитал все книги на свете. И не только изданные по-русски, но и на других языках, причем иностранные книги часто читал вслух – он вырабатывал правильное произношение, педантично оттачивая каждый звук. Знал восемь иностранных языков. Помнится, ринулся учить на курсах английский, когда ему было уже под семьдесят: всегда мечтал прочитать Шекспира в подлиннике. Вскоре ему это удалось.

А с древнееврейским у него вообще был роман жизни. Двадцать два года отец составлял словарь иврита и даже подготовил текст к изданию, но во время какой-то московской облавы чекисты конфисковали испещренную странными значками рукопись: не шифр ли? На всякий случай рукопись уничтожили. Он долго не мог пережить такой удар – многолетний труд пропал, копий отец не делал.

Но не только звучание чужих наречий доносит моя память из детства. Непрестанный аккомпанемент тех лет – унылое жужжание, напоминающее полет сонной осенней мухи. Это работала бормашина.

С четырьмя детьми на руках, то есть далеко не в юном возрасте, папа покинул родной Вильно – точнее, еврейский район Антоколь в Вильно, чтобы выучиться на зубного врача в Харькове. Экстерном сдал экзамены в гимназии, окончил, опять же экстерном, Харьковский университет и получил диплом зубного врача, завоевав право в 1904 году вырваться из черты оседлости и перевезти семью из Вильно в Москву – настоящее свершение для еврея в то время!

В годы черносотенных погромов в России жестко блюли так называемую черту оседлости – изобретение царского правительства, с помощью которого оно утрамбовывало «лиц иудейского вероисповедания» в установленных «географических зонах». Своего рода предтеча нацистских гетто.

Вырваться оттуда удавалось только редким счастливчикам. Два года спустя, в 1906-м, Юрий Файер, позднее выдающийся дирижер Большого театра, не мог добиться разрешения жить в Москве. А ведь шестнадцатилетнего Файера тогда уже приняли в консерваторию, и та ходатайствовала за него перед московским градоначальником.

Но градоначальник отказал: еврей-скрипач в Первопрестольной? Нет уж, пусть себе играют в положенных им местах! Файеру пришлось подписать обязательство покинуть Москву в 24 часа. Неделями он спал в обнимку со своей скрипкой на вокзалах. И не помоги московский актер Федор Горев, остался бы главный театр страны без замечательного дирижера, а я – еще и без доброго друга и соседа по дому в Щепкинском проезде, что прямо позади Большого.

Горев придумал невообразимое – усыновить еврея Файера! И бестрепетно сделал это.

Горев – человек по мне!

Мой отец же сам разорвал черту оседлости, привез семью и дело «с чего им жить» в Белокаменную. В Москве – новые довольные пациенты, новые литературные издания, каких не достать в Вильно. Ведь в ту пору нельзя было заказать их по интернету.

Однако из всех книг больше всего папу увлекала Книга книг, и имена особенно любимых им библейских героев он давал своему потомству. Так в нашей семье появились Моисей, Пнина, Азарий, Маттаний, Рахиль, Асаф, Эммануил, Аминадав, Элишева. Отца мало заботило, что с подобными именами прожить в России нелегко. Элишеве, например, пришлось потом взять русское имя Елизавета. Другие сначала страдали, затем привыкли.

В конце концов нас стало восемь: пять братьев и три сестры. И было бы еще больше, если б не умер в младенчестве от голода брат Моисей и сестру Пнину, красоточку и умницу, не погубил в восьмилетнем возрасте менингит.

О Пнине родители часто вспоминали, приводя ее мне в пример. По их словам, она росла очень способной, училась только на «отлично»! Мне запомнился рассказ отца о том, как он, поехав из Вильно в Москву, обещал привезти больной Пнине куклу с закрывающимися глазами. Пнина ждала куклу с нетерпением, представляя ее похожей на себя – белокурой и голубоглазой.

Кукла оказалась брюнеткой. Разочарованная девочка отвернулась и не взяла ее… Не забуду грустный взгляд отца, когда он рассказывал об этом. Но мама, как всегда, разрядила обстановку одним из своих афоризмов: «Все живое рождается маленьким и постепенно становится больше и больше. А горе рождается огромным и постепенно становится меньше и меньше».

Наша няня называла меня «Суламита», и скоро для домашних я стала Мита.

Детей в семье Мессерер рано приучали к самостоятельности и инициативности. В годы революции и Гражданской войны эти качества помогали выжить. Все мои братья и сестры выросли интереснейшими личностями, о каждом я могла бы написать отдельную главу.

В Москве семья долгое время переезжала из одного района в другой. На три летних месяца вывозили детей за город, снимали дачу. Отец не мог себе позволить оплачивать одновременно и квартиру и дачу, поэтому от городского жилья приходилось отказываться, а осенью, когда мы возвращались, брали внаем новую квартиру. Мебель, пожитки умещались в одном фургоне, запряженном парой лошадей. Старший брат любил шутить, что, уезжая на дачу, засыпаешь на Старой Басманной, а вернувшись – просыпаешься на Пятницкой.

Наконец мы осели в доме у Сретенских ворот на углу Большой Лубянки и Рождественского бульвара, в самом центре Москвы.

Булочная Казакова, как раз напротив наших окон, безжалостно манила запахом ванили и миндаля. Мы с сестрой Элишевой простаивали перед витриной, деля в воображении пирожные: это мое, а то твое. Порой так увлекались, что даже ссорились – не поделили. Забывали, что играем… Ну прямо по системе Художественного театра.

Вспоминаются и другие соблазны. Рядом было кино, куда мы бегали поклоняться Вере Холодной и Вертинскому. Неподалеку, на Чистых прудах, гремел по вечерам музыкой, сверкал огнями каток. На коньки я встать всегда мечтала, да не пришлось. Балетным коньки противопоказаны.

Дом моего детства на углу Рождественского бульвара и Большой Лубянки

На вывеске, прибитой у подъезда нашего дома, значилось: «Зубной врач М. Б. Мессерер. Солдатам и студентам бесплатно».

Худо-бедно, с помощью часто ломавшейся, занудливо бормотавшей бормашины отцу удавалось содержать многочисленное семейство, причем большинство детей жили в отдельных комнатах. Восемь детей, восемь комнат в квартире. Вроде бы неплохо для зубного врача по тогдашним московским меркам. Первая комната, направо от входа, – отцовский кабинет.

Впрочем, в карманах у отца бывало «грустно». Вскоре после революции, в пору холодов, разрухи и нашествия крыс, в наших темноватых апартаментах мать подчас руки ломала, не зная, чем накормить ораву.

Поэтому приход к отцу пациента нередко превращался в томительное ожидание всей семьей платы за визит. Едва за посетителем захлопывалась входная дверь, как мать выбегала с немым вопросом на лице: «Сколько?» А отец, человек непрактичный и сострадательный, часто витавший где-то в высоких сферах лингвистики и философии, случалось, смущенно признавался:

– Бедняк попался. Ничего с него не взял…

Один пациент – в дорогом сюртуке и с очаровательным котенком на руках – в оплату за лечение зубов посулил достать отцу новые ботинки. По тем временам за ботинки люди могли чуть ли не душу дьяволу продать. Отец еще приплатил благодетелю: только неси обувь, ходить не в чем. Посетитель сверкнул добротно залеченными зубами и испарился, как Чеширский Кот из «Алисы в Стране чудес», оставив нам лишь ослепительную улыбку.

Не по летам энергичная и предприимчивая, я однажды кинулась на поиски новых способов экономии. Помню, лет в семь схватила мамин нарядный пиджак и ну щелкать ножницами, кроить из него себе пальтишко – покупать не придется, семье, стало быть, облегчение.

Мама только сделала большие глаза:

– Какая же ты у меня, Миточка, бережливая да предусмотрительная растешь.

В 1918-м отца сочли буржуем и арестовали. Продержав в Бутырке около месяца, выпустили – убедились, что семья вовсе не «буржуазная». Пока отец сидел в тюрьме, я, десятилетняя, решила действовать, чтобы помочь матери.

(1941, 1946, 1947, 1950).

Литература

Русский балет и его звёзды / Под ред. Е. Суриц - М.: Большая Российская энциклопедия; Борнмут: Паркстоун, 1998 - 208 с.: илл. ISBN 5-85270-135-1

Wikimedia Foundation . 2010 .

Юрий Уткин
Юрий Тынянов

Смотреть что такое "Юрий Файер" в других словарях:

Файер, Юрий Фёдорович - Файер Юрий Фёдорович Дата рождения 5 (17) января 1890(1890 01 17) Место рождения Киев, Российская империя Дата смерти … Википедия

Файер - Файер: Файер (англ. fire огонь) сленговое или разговорное название фальшфейера. Файер фамилия. Известные носители: Файер, Эндрю Файер, Юрий Фёдорович … Википедия

ФАЙЕР Юрий Федорович - (1890 1971) российский дирижер, народный артист СССР (1951). В 1923 63 дирижер балетных спектаклей в Большом театре. Государственная премия СССР (1941, 1946, 1947, 1950) … Большой Энциклопедический словарь

Файер Юрий Федорович - , советский дирижёр, народный артист СССР (1951). Член КПСС с 1941. В 1919 окончил Московскую консерваторию. С 1906 солист скрипач и концертмейстер различных оркестров. С 1916 солист оркестра, в 1923√63… …

Файер - Юрий Федорович , советский дирижёр, народный артист СССР (1951). Член КПСС с 1941. В 1919 окончил Московскую консерваторию. С 1906 солист скрипач и концертмейстер различных оркестров. С 1916 солист… … Большая советская энциклопедия

ФАЙЕР - Юрий Фёдорович (1890 1971), дирижёр, народный артист СССР (1951). В 1923 63 дирижёр балетных спектаклей в Большом театре (в репертуаре св. 50 балетов). Государственные премии СССР (1941, 1946, 1947, 1950). Источник: Энциклопедия Отечество … Русская история

Файер Ю. Ф. - Юрий Фёдорович (5 (17) I 1890, Киев 3 VIII 1971, Москва) сов. дирижёр. Нар. арт. СССР (1951). Чл. КПСС с 1941. В 1919 окончил Моск. консерваторию по классу скрипки у Г. Н. Дулова. С 1906 скрипач и концертмейстер разл. оркестров, в 1909 10 … Музыкальная энциклопедия

Файер Юрий Фёдорович - (1890 1971), дирижёр, народный артист СССР (1951). В 1923 63 дирижёр балетных спектаклей в Большом театре. Государственные премии СССР (1941, 1946, 1947, 1950). * * * ФАЙЕР Юрий Федорович ФАЙЕР Юрий Федорович (1890 1971), российский дирижер,… … Энциклопедический словарь

Файер Ю. Ф. - ФÁЙЕР Юрий Фёдорович (18901971), дирижёр, нар. арт. СССР (1951). В 192363 дирижёр балетных спектаклей в Большом т ре (в репертуаре св. 50 балетов). Гос. пр. СССР (1941, 1946, 1947, 1950) … Биографический словарь

Файер Ю. Ф. - ФÁЙЕР Юрий Фёдорович , сов. дирижёр. Нар. арт. СССР (1951). Чл. КПСС с 1941. В 1919 окончил Моск. консерваторию; впоследствии учился дирижированию у А. Ф. Арендса. С 1906 солист скрипач и… … Балет. Энциклопедия

Книги

О себе, о музыке, о балете , Юрий Файер. Настоящая книга представляет интерес для всех, кто так или иначе интересуется балетом: о себе, о музыке, о балете пишет Юрий Файер - человек, с чьим именем в течение почти пятидесяти лет был…

Дорогой неизвестный читатель!

Что можно сказать о человеке по итогам его земной жизни?

«Или хорошо или ничего, кроме правды», – так звучит полная фраза, сказанная некогда известным древнегреческим политиком и поэтом Хилоном из Спарты.

Издательская группа «Традиция» представляет вашему вниманию последний земной труд Юрия Мамлеева – «Воспоминания».

История одного человека – это всегда исповедь, подлежащая взвешиванию на великих весах психопомпа для определения будущей дороги.

События, даты, люди…

Сквозь пеструю ткань временных последовательностей пытливый ум проследит трудные этапы становления человеческой инкарнации в этом подлунном мире.

Несомненно, каждый читатель найдет в этой книге свои восхищающие струны и свои противоречия. Однако общим будет желание сверить, насколько земные жизни соответствуют высокой планке стяжания высших добродетелей.

От страшных Шатунов через персональный Гамбит к личному откровению России Вечной – вот квинтэссенция пути Юрия Мамлеева. Вот призма, сквозь которую Воспоминания отражаются в Вечности живой тканью становления.

Храни Вас Бог, Юрий Витальевич!

Благодарности

Большое спасибо за помощь в работе над книгой

Игорю Дудинскому,

Илье Егармину,

Сергею Жигалкину,

Тимофею Решетову,

а также всем фотографам, запечатлевшим моменты истории

Часть первая. На Родине

Вселенскому сну я не верю,

Превратив этот ужас в покой,

Я стою у таинственной двери,

За которой я стану собой.

Юрий Мамлеев

Одиннадцатое декабря 1931 года. День, когда я появился на этом свете, или, как принято говорить, родился. Мои родители принадлежали к разным семьям. Отец, Виталий Иванович Мамлеев, был дворянского происхождения. Я хорошо помню его мать, мою бабушку, помещицу из Пензенской губернии. Моя же происходила из семьи купцов-староверов. Её девичья фамилия – Романова. Однако семья эта довольно быстро европеизировалась, и к началу XX века все следы старообрядчества сгладились; моя бабушка по материнской линии, Полина Кузьминична, прабабушка Зинаида и её сестра Елена жили уже вполне современной жизнью.

Эта семья довольно быстро расцвела. Мои мама и тётя получили блестящее образование и ни в чём не уступали представителям дворянских семей. Они часто выезжали в Париж. Как раз к началу революции моя мать закончила гимназию, а это означало, что она владела несколькими иностранными языками. Образование в царской гимназии давалось блестящее, с такими дипломами в советское время без разговоров принимали в высшее учебное заведение. Насколько я могу судить, никаких особых трений с советской властью у маминой семьи не было, несмотря на их купеческое происхождение. Моя тётушка, тогда ещё студентка медицинского института, и мать, впоследствии студентка факультета экономгеографии МГУ, приняли-таки революцию. Помню, как Елена Петровна, сестра матери, возмущалась, что, мол, непонятно, почему это одни люди могут владеть фабриками и заводами, а другие – нет? Это, дескать, несправедливо. Короче говоря, революционный пыл овладевал многими, независимо от их происхождения. Ярыми революционерами ни моя мать, ни тётушка, конечно, не были – они были образованные, нежные девушки из русских семей и хотели просто учиться. В итоге Елена Петровна успешно закончила медицинский, вышла замуж за профессора медицины и сама стала профессором. У неё родились сын Володя и дочь Ирина; дочь родилась уже в начале сороковых. Мама, владея пятью иностранными языками, успешно занималась переводами и трудилась на кафедре экономгеографии МГУ.

Что касается отца, то его профессия была более экзотической – он был психопатологом. Не психиатром, а именно психопатологом – это более широкое понятие, объемлющее любые нарушения в психике человека, в том числе не имеющие отношения к собственно психическим болезням, а являющиеся просто определёнными искажениями характера, скажем, под влиянием среды или иных факторов. Видимо, он был прирождённым психологом, поскольку был человеком внутренней ориентации. Наша квартирка в Южинском переулке была буквально завалена литературой по психиатрии и психопатологии, которую я в ранней юности с интересом изучал. Кроме всего прочего, отец был спортсменом, очень физически сильным мужчиной, чего не скажешь о матери.

Своим первым местом обитания я помню именно Южинский. Это имя переулку было присвоено советской властью в честь актёра Александра Южина-Сумбатова, который здесь когда-то проживал. А до советской эпохи (как и в настоящее время) переулок назывался Большой Палашёвский. Такое имя он получил потому, что в допетровские времена в этом месте жили палачи. Когда наша семья оказалась здесь, это был уже переулок не без эстетических моментов, и его древняя история выветрилась из памяти людской. Одним своим концом Южинский выходил на Пушкинскую площадь; рядом располагалась школа № 122, где я закончил десятилетку. Другой выход, через перпендикулярный Богословский переулок – прямиком на Тверской бульвар, отмеченный русской классикой и потому сам ставший классикой. В этом месте удивительно сочетались нежность и историческая глубина. Здесь не покидало ощущение, что вот по этому самому бульвару проходили многие великие люди России – поэты, писатели. Венчал бульвар знаменитый памятник Пушкину. Здесь же выступал и Достоевский со своей знаменитой «Речью о Пушкине».

Неподалёку были Патриаршие пруды – тоже место типично московское. Весь этот район в мою бытность там, то есть с начала 30-х по начало 70-х годов двадцатого столетия, являл собой именно настоящую старую Москву с её маленькими булочными, низкими домиками. Печать русского городского духа лежала на всём; бывавшие здесь русские писатели и поэты не могли не создать совершенно уникальную ауру этого места. Это было место отдохновения и спокойного погружения в творчество, в другие миры.

Наша семья занимала дом номер 3, который был снесён в конце 60-х годов. Это была отштукатуренная двухэтажная (не считая подвала) постройка начала XX столетия. Квартира № 3 располагалась на верхнем этаже и состояла из шести комнат, если не больше. Раньше, до революции, здесь обитала семья учителя гимназии. Квартира была с удобствами – телефон, туалет, кухня. Мы были единственными, кто занимал две комнаты. Остальные ютились теснее. Мы – это отец, я и мать. Рядом была комната бабушки Полины Кузьминичны, замечательной и образованной женщины – недаром её вторым мужем после смерти первого был художник старого русского направления – реалистического, но очень московского, нежного, в духе московских храмов и двориков. Его картина «Храм Христа Спасителя» висела в бабушкиной комнате. Полину Кузьминичну я называл «большая бабушка». А «маленькая бабушка» – это была мать отца, добросердечная русская помещица, чуть ли не сошедшая со страниц романа Гончарова «Обрыв». Она жила в доме, неподалёку от нас, в крошечной комнатке.

Квартира в Южинском была мне родным домом – меня там знали с детства и относились в основном доброжелательно. В детстве у меня был друг Вадим, мой ровесник. Его мать, Софья Наумовна, добрая и образованная женщина, водила дружбу с моей бабушкой. Надо сказать, что все эти люди родились ещё до революции, и поэтому отпечаток российского сознания (я не говорю, что все они были православные, верующие; это другой вопрос) лежал на них, и это значительно смягчало конкретную бытовую жизнь. В лице моей бабушки и моей матери, которая родилась около 1900 года (отец родился тоже приблизительно в это время), я видел лица старой России, которая, по существу, была вечной.

Юрий Федорович Файер был знаменит как дирижер, но не менее выделялся и своим эксцентричным поведением. Казалось бы, ангельское терпение, которое он проявлял к нерадивым оркестрантам, вполне могло закончиться бурным взрывом, грозящим прямо-таки вселенской катастрофой. На одной из репетиций перед большим советским праздником он стоял за дирижерским пультом минут пятнадцать, а оркестранты все бродили, разговаривали и никак не выражали готовности начать работу.

Сначала Юрий Федорович что-то бубнил себе под нос, затем постучал дирижерской палочкой по пульту и, наконец, швырнув свой рабочий инструмент на пол, закричал:

Вы не уважаете во мне дирижера! Как мне работать с вами?!

После чего он стремительно покинул оркестровую яму и скрылся в гримерной. Оркестранты сами себе объявили перерыв и разошлись - кто покурить, кто в буфет, а кто просто поболтать «за жизнь». После перерыва голос возвысил скрипач:

Товарищи! Так больше нельзя! Мы не Юрия Федоровича подведем, а самих себя, а значит, и наши семьи… Давайте что-то с этим решать.

А что, собственно, решать? - вступили литавры. - Надо не дурака валять на репетициях, в надежде, что сыграем нормально, а работать! Тогда и Файер спокоен будет, и нам хорошо!

Надо послать к Файеру выбранных депутатов и извиниться перед ним, - предложил кто-то еще.

Не откладывая дело в долгий ящик, для депутатской миссии выбрали троих, и избранники оркестра отправились в гримерку Файера. Однако Юрия Федоровича нигде не нашли, а у вахтера узнали, что он уже ушел, сказав на прощание, что репетиция будет завтра.

На следующий день Юрий Федорович явился точно ко времени, но еще на пути к оркестровой яме почувствовал беспокойство. Дело в том, что стояла мертвая тишина, не нарушаемая ни разговорами, ни настройкой инструментов.

Черт побери, - пробормотал Файер. - Они что же, решили меня бросить?.. И где я оркестр наберу новый?..

Он шагнул в оркестровую яму и застыл в растерянности. Весь оркестр до последнего человека находился на своих местах с инструментами, готовыми к репетиции. Постояв минуту или две, Файер отправился к дирижерскому пульту. В полной тишине он буркнул:

Второй акт с седьмой ноты, - и принялся дирижировать.

К удивлению, если не к восхищению дирижера, оркестр играл слаженно, согласно нотам и повинуясь каждому движению рук Файера. Стоило дирижеру остановиться, и молниеносно наступала мертвая тишина. Несколько растерянно Файер сказал:

Еще раз с того же места!

Оркестр вновь зазвучал, да так, что придраться было совершенно не к чему. Дирижер опустил руки, и опять воцарилась тишина. Тогда Юрий Федорович опустил голову и начал что-то недовольно бормотать. Затем вскинулся и выкрикнул:

Слушайте! Вы что дурака валяете?

Ответом ему была столь же глубокая тишина, что и ранее.

Или вы меня за дурака держите? Немедленно прекратить! Абсолютно никакого уважения к дирижеру!

В сердцах Файер сломал дирижерскую палочку и бросился в дирекцию.

Ни черта не пойму… - сказал кто-то из оркестрантов. - Разве ж ему угодишь!..